Краткое содержание рассказа свидание. «Свидание

Автор рассказа, он же главный герой «Записок охотника», сидел в березовой роще около середины сентября и наблюдал за окружающей природой. Состояние ее тогда было типично осеннее. Роща становилась унылой и влажной, как только заходило солнышко, и, напротив, расцветала от проникающих в нее лучей. Охотник наслаждался увиденным. Охваченный лирическими размышлениями, он уснул под одним из деревьев.

Проснулся, когда погода совершенно изменилась и вся роща была охвачена потоком света. Охотник вдруг увидел крестьянку. Она сидела в глубокой

Печали. Была молода и хороша собой. На лице ее застыли следы слез, и она как будто все время ждала кого-то, чутко реагируя на каждый звук шумной березовой рощи.

Героя особенно умилило ее выражение лица — кроткое, по-детски испуганное, залитое нескрываемой грустью. Она совсем не шевелилась. И так прошло много времени, пока не послышался шум приближающегося человека. Появился именно тот, кого она ждала. И на ее лице — и счастье, и тут же снова испуг, и уныние. Как будто она предчувствовала, что ее ждет. Вид появившегося мужчины разочаровал невольного свидетеля этой встречи.

В нем не было ничего выдающегося — самое

Обычное лицо, при этом с грубым, «нахальным» и ленно-равнодушным выражением. Такие, замечает автор, обычно раздражают мужчин и магнетически притягивают женщин. Это был капризный камердинер, прекрасно осознающий всю степень влюбленности девушки и не испытывающий к ней ответных чувств. Он практически не смотрел ей в глаза и начал свой разговор небрежно. Сообщил, что было много дел, да еще дождь… И как бы между прочим обронил, что завтра он с барином уезжает. Новость повергла девушку в отчаяние. Возлюбленного она назвала по имени-отчеству — Виктором Александрычем. Спросила, когда же они увидятся вновь и услышала рассеянное: «Увидимся, увидимся…» Но поедет он с барином в Петербург, а там, возможно, и за границу.

Из разговора охотник узнал, что девушку звали Акулиной. Она призналась в любви молодому человеку, что было для него уже не новостью. И спросила, как же ей теперь быть. Ответ был прост: ты, мол, неглупая, но без образования, а потому должна слушаться отца. Виктор взял из ее рук подвядший букетик васильков, покрутил в руках и задумался о своем, глядя в небо. В этот момент Акулина стала рассматривать его, и в ее взгляде слились нежность, боязнь потерять любимого и любование им. Он крутил в руках лорнет, хвастал будущей жизнью в Петербурге, тем, как там все устроено. И прибавлял, что ее всего этого не понять. На это она заметила, что раньше он говорил с ней совсем по-другому. Она стала умолять сказать ей хотя бы словечко. Но он был непреклонен.

В конце концов разговор надоел камердинеру, и он удалился. Акулина разрыдалась. Охотник не выдержал этой картины и в порыве жалости выбежал к ней. Девушка вскрикнула, уронила цветы и убежала. Прощальная краса осенней природы вторила происходящему. Герой вернулся домой, но долго еще вспоминал несчастную Акулину.

Сочинения по темам:

1. Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. В дороге меня застала сильная гроза. Кое-как схоронился я под широким...
2. Вечером мы с Ермолаем отправились охотиться на вальдшнепов. Ермолай - охотник, человек лет 45, высокий, худой, с длинным носом, узким...
3. Два помещика, люди почтенные, благонамеренные, уважаемые. Один из них отставной генерал-майор Вячеслав Илларионович Хвалынский. Высокий, когда-то стройный, он немного постарел...

Записки охотника: Свидание

Березовая роща. Середина сентября. "С самого утра перепадал легкий дождик, сменяемый по временам теплым солнечным сияньем; была непостоянная погода. Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая...".

Охотник безмятежно уснул, "угнездившись" под деревцем, "у которого сучья начинались низко над землей" и могли защитить от дождя, а когда проснулся, увидел шагах в двадцати от себя молодую крестьянскую девушку. Она сидела, "задумчиво потупив голову и уронив обе руки на колени". На ней была клетчатая юбка и "чистая белая рубаха, застегнутая у горла и кистей". Узкая алая повязка, надвинутая почти на самый лоб, "густые белокурые волосы прекрасного пепельного цвета"... "Вся её головка была очень мила; даже немного толстый и круглый нос её не портил. Мне особенно нравилось выражение её лица: так оно было просто и кротко, так грустно и так полно детского недоумения перед собственной грустью".

Она кого-то ждала; встрепенулась, когда что-то хрустнуло в лесу, несколько мгновений прислушивалась, вздохнула. "Веки её покраснели, горько шевельнулись губы, и новая слеза прокатилась из-под густых ресниц, останавливаясь и лучисто сверкая на щеке".

Она долго ждала. Снова что-то зашумело и она встрепенулась. Послышались "решительные, проворные шаги". Ну вот, сейчас он придет, её кумир. Горы книг, тысячи песен об этом... И в 20-м веке та же беда:

"Зачем вы, девочки красивых любите,

Одни страдания от той любви!"

"Она вгляделась, вспыхнула вдруг, радостно и счаст....

Я сидел в березовой роще осенью, около половины сентября. С самого утра перепадал мелкий дождик, сменяемый по временам тёплым солнечным сиянием; была непостоянная погода. Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая, как прекрасный глаз. Я сидел и глядел кругом, и слушал. Листья чуть шумели над моей головой; по одному их шуму можно было узнать, какое тогда стояло время года. То был не веселый, смеющийся трепет весны, не мягкое шушуканье, не долгий говор лета, не робкое и холодное лепетанье поздней осени, а едва слышная, дремотная болтовня. Слабый ветер чуть-чуть тянул по верхушкам. Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берёз внезапно принимали нежный отблеск белого шёлка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, берёзы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого ещё не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь. Листва на березах была ещё почти вся зелена, хотя заметно побледнела; лишь кое-где стояла одна, молоденькая, вся красная или вся золотая, и надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что смытых сверкающим дождём. Ни одной птицы не было слышно: все приютились и замолкли; лишь изредка звенел стальным колокольчиком насмешливый голосок синицы. Прежде чем я остановился в этом берёзовом леску, я с своей собакой прошёл через высокую осиновую рощу. Я, признаюсь, не слишком люблю это дерево - осину - с ее бледно-лиловым стволом и серо-зеленой, металлической листвой, которую она вздымает как можно выше и дрожащим веером раскидывает на воздухе; не люблю я вечное качанье ее круглых неопрятных листьев, неловко прицепленных к длинным стебелькам. Она бывает хороша только в иные летние вечера, когда, возвышаясь отдельно среди низкого кустарника, приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым жёлтым багрянцем, - или когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет на синем небе, и каждый лист её, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться вдаль. Но вообще я не люблю этого дерева и потому, не остановясь в осиновой роще для отдыха, добрался до березового леска, угнездился под одним деревцом, у которого сучья начинались низко над землёй и, следовательно, могли защитить меня от дождя, и, полюбовавшись окрестным видом, заснул тем безмятежным и кротким сном, который знаком одним охотникам.

Не могу сказать, сколько я времени проспал, но когда я открыл глаза - вся внутренность леса была наполнена солнцем и во все направленья, сквозь радостно шумевшую листву, сквозило и как бы искрилось ярко-голубое небо; облака скрылись, разогнанные взыгравшим ветром; погода расчистилась, и в воздухе чувствовалась та особенная, сухая свежесть, которая, наполняя сердце каким-то бодрым ощущеньем, почти всегда предсказывает мирный и ясный вечер после ненастного дня. Я собрался было встать и снова попытать счастья, как вдруг глаза мои остановились на неподвижном человеческом образе. Я вгляделся: то была молодая крестьянская девушка. Она сидела в двадцати шагах от меня, задумчиво потупив голову и уронив обе руки на колени; на одной из них, до половины раскрытой, лежал густой пучок полевых цветов и при каждом ее дыханье тихо скользил на клетчатую юбку. Чистая белая рубаха, застёгнутая у горла и кистей, ложилась короткими мягкими складками около ее стана; крупные жёлтые бусы в два ряда спускались с шеи на грудь. Она была очень недурна собою. Густые белокурые волосы прекрасного пепельного цвета расходились двумя тщательно причёсанными полукругами из-под узкой алой повязки, надвинутой почти на самый лоб, белый, как слоновая кость; остальная часть ее лица едва загорела тем золотистым загаром, который принимает одна тонкая кожа. Я не мог видеть ее глаз - она их не поднимала; но я ясно видел ее тонкие, высокие брови, ее длинные ресницы: они была влажны, и на одной из ее щек блистал на солнце высохший след слезы, остановившейся у самых губ, слегка побледневших. Вся ее головка была очень мила; даже немного толстый и круглый нос ее не портил. Мне особенно нравилось выражение ее лица: так оно было просто и кротко, так грустно и так полно детского недоуменья перед собственной грустью. Она, видимо, ждала кого-то; в лесу что-то слабо хрустнуло: она тотчас подняла голову и оглянулась; в прозрачной тени быстро блеснули передо мной ее глаза, большие, светлые и пугливые, как у лани. Несколько мгновений прислушивалась она, не сводя широко раскрытых глаз с места, где раздался слабый звук, вздохнула, повернула тихонько голову, ещё ниже наклонилась и принялась медленно перебирать цветы. Веки ее покраснели, горько шевельнулись губы, и новая слеза прокатилась из-под густых ресниц, останавливаясь и лучисто сверкая на щеке. Так прошло довольно много времени; бедная девушка не шевелилась, - лишь изредка тоскливо поводила руками и слушала, все слушала… Снова что-то зашумело по лесу, - она встрепенулась. Шум не переставал, становился явственней, приближался, послышались наконец решительные, проворные шаги. Она выпрямилась и как будто оробела; ее внимательный взор задрожал, зажёгся ожиданьем. Сквозь чащу быстро замелькала фигура мужчины. Она вгляделась, вспыхнула вдруг, радостно и счастливо улыбнулась, хотела было встать и тотчас опять поникла вся, побледнела, смутилась - и только тогда подняла трепещущий, почти молящий взгляд на пришедшего человека, когда тот остановился рядом с ней.

Я с любопытством посмотрел на него из своей засады. Признаюсь, он не произвел на меня приятного впечатления. Это был, по всем признакам, избалованный камердинер молодого, богатого барина. Его одежда изобличала притязание на вкус и щегольскую небрежность: на нем было коротенькое пальто бронзового цвета, вероятно, с барского плеча, застёгнутое доверху, розовый галстучек с лиловыми кончиками и бархатный чёрный картуз с золотым галуном, надвинутый на самые брови. Круглые воротнички его белой рубашки немилосердно подпирали ему уши и резали щеки, а накрахмаленные рукавички закрывали всю руку вплоть до красных и кривых пальцев, украшенных серебряными и золотыми кольцами с незабудками из бирюзы. Лицо его, румяное, свежее, нахальное, принадлежало к числу лиц, которые, сколько я мог заметить, почти всегда возмущают мужчин и, к сожалению, очень часто нравятся женщинам. Он, видимо, старался придать своим грубоватым чертам выражение презрительное и скучающее; беспрестанно щурил свои и без того крошечные мелочно-серые глазки, морщился, опускал углы губ, принуждённо зевал и с небрежной, хотя не совсем ловкой развязностью то поправлял рукою рыжеватые, ухарски закрученные виски, то щипал жёлтые волосики, торчавшие на толстой верхней губе, - словом, ломался нестерпимо. Начал он ломаться, как только увидал молодую крестьянку, его ожидавшую; медленно, развалистым шагом подошёл он к ней, постоял, передёрнул плечами, засунул обе руки в карманы пальто и, едва удостоив бедную девушку беглым и равнодушным взглядом, опустился на землю.

А что, - начал он, продолжая глядеть куда-то в сторону, качая ногою и зевая, - давно ты здесь?

Девушка не могла тотчас ему отвечать.

Давно-с, Виктор Александрыч, - проговорила она наконец едва слышным голосом.

А! (Он снял картуз, величественно провёл рукою по густым, туго завитым волосам, начинавшимся почти у самых бровей, и, с достоинством посмотрев кругом, бережно прикрыл опять свою драгоценную голову.) А я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул.) Дела пропасть: за всем не усмотришь, а тот ещё бранится. Мы завтра едем…

Завтра? - произнесла девушка и устремила на него испуганный взор.

Завтра… Ну, ну, ну, пожалуйста, - подхватил он поспешно и с досадой, увидев, что она затрепетала вся и тихо наклонила голову, - пожалуйста, Акулина, не плачь. Ты знаешь, я этого терпеть не могу. (И он наморщил свой тупой нос.) А то я сейчас уйду… Что за глупости - хныкать!

Ну, не буду, не буду, - торопливо произнесла Акулина, с усилием глотая слезы. - Так вы завтра едете? - прибавила она после небольшого молчанья. - Когда-то Бог приведёт опять увидеться с вами, Виктор Александрыч?

Увидимся, увидимся. Не в будущем году - так после. Барин то, кажется, в Петербурге на службу поступить желает, - продолжал он, выговаривая слова небрежно и несколько в нос, - а может быть, и за границу уедем.

Вы меня забудете, Виктор Александрыч, - печально промолвила Акулина.

Нет, отчего же? Я тебя не забуду: только ты будь умна, не дурачься, слушайся отца… А я тебя не забуду - не-ет. (И он спокойно потянулся и опять зевнул.)

Не забывайте меня, Виктор Александрыч, - продолжала она умоляющим голосом. - Уж, кажется, я на что вас любила, все, кажется, для вас… Вы говорите, отца мне слушаться, Виктор Александрыч… Да как же мне отца-то слушаться…

А что? (Он произнес эти слова как бы из желудка, лёжа на спине и подложив руки под голову.)

Да как же, Виктор Александрыч, - вы сами знаете…

Она умолкла. Виктор поиграл стальной цепочкой своих часов.

Ты, Акулина, девка неглупая, - заговорил он наконец, - потому вздору не говори. Я твоего же добра желаю, понимаешь ты меня? Конечно, ты не глупа, не совсем мужичка, так сказать; и твоя мать тоже не всегда мужичкой была. Все же ты без образованья, - стало быть, должна слушаться, когда тебе говорят.

Да страшно, Виктор Александрыч.

И-и, какой вздор, моя любезная: в чем нашла страх! Что это у тебя, - прибавил он, подвинувшись к ней, - цветы?

Цветы, - уныло отвечала Акулина. - Это я полевой рябинки нарвала, - продолжала она, несколько оживившись, - это для телят хорошо. А это вот череда - против золотухи. Вот поглядите-ка, какой чудный цветик; такого чудного цветика я еще отродясь не видала. Вот незабудки, а вот маткина-душка… А вот это я для вас, - прибавила она, доставая из-под жёлтой рябинки небольшой пучок голубеньких васильков, перевязанных тоненькой травкой, - хотите?

Виктор лениво протянул руку, взял, небрежно понюхал цветы и начал вертеть их в пальцах, с задумчивой важностью посматривая вверх. Акулина глядела на него… В ее грустном взоре было столько нежной преданности, благоговейной покорности и любви. Она и боялась-то его, и не смела плакать, и прощалась с ним, и любовалась им в последний раз; а он лежал, развалясь, как султан, и с великодушным терпеньем и снисходительностью сносил ее обожанье. Я, признаюсь, с негодованьем рассматривал его красное лицо, на котором сквозь притворно презрительное равнодушие проглядывало удовлетворённое, пресыщенное самолюбие. Акулина была так хороша в это мгновение; вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась и ластилась к нему, а он… он уронил васильки на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стёклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать его в глаз; но, как он ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже носом - стёклышко все вываливалось и падало ему в руку.

Что это? - спросила наконец изумлённая Акулина.

Лорнет, - отвечал он с важностью.

Для чего?

А чтоб лучше видеть.

Покажите-ка.

Виктор поморщился, но дал ей стеклышко.

Не разбей, смотри.

Небось, не разобью. (Она робко поднесла его к глазу.) Я ничего не вижу, - невинно проговорила она.

Да ты глаз то, глаз-то зажмурь, - возразил он голосом недовольного наставника. (Она зажмурила глаз, перед которым держала стёклышко.) Да не тот, не тот, глупая! Другой! - воскликнул Виктор и, не давши ей исправить свою ошибку, отнял у ней лорнет.

Акулина покраснела, чуть-чуть засмеялась и отвернулась.

Видно, нам не годится, - промолвила она.

Бедняжка помолчала и глубоко вздохнула.

Ах, Виктор Александрыч, как это будет нам быть без вас! - сказала она вдруг.

Виктор вытер лорнет полой и положил его обратно в карман.

Да, да, - заговорил он наконец, - тебе сначала будет тяжело, точно. (Он снисходительно потрепал ее по плечу; она тихонько достала с своего плеча его руку и робко ее поцеловала.) Ну, да, да, ты точно девка добрая, - продолжал он, самодовольно улыбнувшись, - но что же делать? Ты сама посуди! Нам с барином нельзя же здесь оставаться; теперь скоро зима, а в деревне - зимой - ты сама знаешь - просто скверность. То ли дело в Петербурге! Там просто такие чудеса, каких ты, глупая, и во сне себе представить не можешь. Дома какие, улицы, а обчество, образованье - просто удивленье!.. (Акулина слушала его с пожирающим вниманьем, слегка раскрыв губы, как ребёнок.) Впрочем, - прибавил он, заворочавшись на земле, - к чему я тебе это все говорю? Ведь ты этого понять не можешь.

Отчего же, Виктор Александрыч? Я поняла; я все поняла.

Вишь какая!

Акулина потупилась.

Прежде вы со мной не так говаривали, Виктор Александрыч, - проговорила она, не поднимая глаз.

Прежде?.. прежде! Вишь ты!.. Прежде! - заметил он, как бы негодуя.

Они оба помолчали.

Однако мне пора идти, - проговорил Виктор и уже опёрся было на локоть…

Чего ждать?.. Ведь уж я простился с тобой.

Подождите, - повторила Акулина.

Виктор опять улёгся и принялся посвистывать. Акулина все не спускала с него глаз. Я мог заметить, что она понемногу приходила в волненье: ее губы подёргивало, бледные ее щеки слабо заалелись…

Виктор Александрыч, - заговорила она наконец прерывающимся голосом, - вам грешно, вам грешно, Виктор Александрыч, ей-Богу!

Что такое грешно? - спросил он, нахмурив брови, и слегка приподнял и повернул к ней голову.

Грешно, Виктор Александрыч. Хоть бы доброе словечко мне сказали на прощанье; хоть бы словечко мне сказали, горемычной сиротинушке…

Да что я тебе скажу?

Я не знаю; вы это лучше знаете, Виктор Александрыч. Вот вы едете, и хоть бы словечко… Чем я заслужила?

Какая же ты странная! Что ж я могу?

Хоть бы словечко…

Ну, зарядила одно и то же, - промолвил он с досадой и встал.

Не сердитесь, Виктор Александрыч, - поспешно прибавила она, едва сдерживая слезы.

Я не сержусь, а только ты глупа… Чего ты хочешь? Ведь я на тебе жениться не могу? ведь не могу? Ну, так чего ж ты хочешь? чего? (Он уткнулся лицом, как бы ожидая ответа, и растопырил пальцы.)

Я ничего… ничего не хочу, - отвечала она, заикаясь и едва осмеливаясь простирать к нему трепещущие руки, - а так хоть бы словечко, на прощанье…

И слезы полились у ней ручьём.

Ну, так и есть, пошла плакать, - хладнокровно промолвил Виктор, надвигая сзади картуз на глаза.

Я ничего не хочу, - продолжала она, всхлипывая и закрыв лицо обеими руками, - но каково же мне теперь в семье, каково же мне? И что же со мной будет, что станется со мной, горемычной? За немилого выдадут сиротиночку… Бедная моя головушка!

А он хоть бы словечко, хоть бы одно… Дескать, Акулина, дескать, я…

Внезапные, надрывающие грудь рыданья не дали ей докончить речи - она повалилась лицом на траву и горько, горько заплакала… Все ее тело судорожно волновалось, затылок так и поднимался у ней… Долго сдержанное горе хлынуло наконец потоком. Виктор постоял над нею, постоял, пожал плечами, повернулся и ушел большими шагами.

Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились - она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы - она с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями, оставив разбросанные цветы на земле.

Я постоял, поднял пучок васильков и вышел из рощи в поле. Солнце стояло низко на бледно-ясном небе, лучи его тоже как будто поблекли и похолодели: они не сияли, они разливались ровным, почти водянистым светом. До вечера оставалось не более получаса, а заря едва-едва зажигалась. Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через жёлтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращённая стеною в поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканием, чётко, но не ярко; на красноватой траве, на былинках, на соломинках - всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин. Я остановился… Мне стало грустно; сквозь невесёлую, хотя свежую улыбку увядающей природы, казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы. Высоко надо мной, тяжело и, резко рассекая воздух крылами, пролетел осторожный ворон, повернул голову, посмотрел на меня сбоку, взмыл и, отрывисто каркая, скрылся за лесом; большое стадо голубей резво пронеслось с гумна и, внезапно закружившись столбом, хлопотливо расселось по полю - признак осени! Кто-то проехал за обнаженным холмом, громко стуча пустой телегой…

Я вернулся домой; но образ бедной Акулины долго не выходил из моей головы, и васильки её, давно увядшие, до сих пор хранятся у меня…

Березовая роща. Середина сентября. «С самого утра перепадал легкий дождик, сменяемый по временам теплым солнечным сияньем; была непостоянная погода. Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая…».

Охотник безмятежно уснул, «угнездившись» под деревцем, «у которого сучья начинались низко над землей» и могли защитить от дождя, а когда проснулся, увидел шагах в двадцати от себя молодую крестьянскую девушку. Она сидела, «задумчиво потупив голову и уронив обе руки на колени». На ней была клетчатая юбка и «чистая белая рубаха, застегнутая у горла и кистей». Узкая алая повязка, надвинутая почти на самый лоб, «густые белокурые волосы прекрасного пепельного цвета»… «Вся её головка была очень мила; даже немного толстый и круглый нос её не портил. Мне особенно нравилось выражение её лица: так оно было просто и кротко, так грустно и так полно детского недоумения перед собственной грустью».

Она кого-то ждала; встрепенулась, когда что-то хрустнуло в лесу, несколько мгновений прислушивалась, вздохнула. «Веки её покраснели, горько шевельнулись губы, и новая слеза прокатилась из-под густых ресниц, останавливаясь и лучисто сверкая на щеке».

Она долго ждала. Снова что-то зашумело и она встрепенулась. Послышались «решительные, проворные шаги». Ну вот, сейчас он придет, её кумир. Горы книг, тысячи песен об этом… И в 20-м веке та же беда:

«Зачем вы, девочки красивых любите,

Одни страдания от той любви!»

«Она вгляделась, вспыхнула вдруг, радостно и счастливо улыбнулась, хотела было встать и тотчас опять поникла вся, побледнела, смутилась и только тогда подняла трепещущий, почти молящий взгляд на пришедшего человека, когда тот остановился рядом с ней…

Это был, по всем признакам, избалованный камердинер молодого, богатого барина. Его одежда изобличала притязанье на вкус и щегольскую небрежность». «Коротенькое пальто бронзового цвета, вероятно с барского плеча», «розовый галстучек», «бархатный черный картуз с золотым галуном, надвинутый на самые брови. Лицо «свежее» и «нахальное». «Он, видимо, стремился придать своим грубоватым чертам выраженье презрительное и скучающее», щурил глазки и «ломался нестерпимо».

« - А что, - спросил он, присев рядом, но равнодушно глядя куда-то в сторону и зевая, - давно ты здесь?

Давно-с, Виктор Александрыч, - проговорила она, наконец едва слышным голосом.

А!.. я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул). Дела пропасть: за всем не усмотришь, а тот ещё бранится. Мы завтра едем…

Завтра? - произнесла девушка и устремила на него испуганный взор.

Завтра… Ну, ну, ну, пожалуйста, - подхватил он поспешно и с досадой, пожалуйста, Акулина, не плачь. Ты знаешь, я этого терпеть не могу…

Ну, не буду, не буду, - торопливо произнесла Акулина, с усилием глотая слезы».

(Его не волновало, предстоит ли им ещё увидеться).

« - Увидимся, увидимся. Не в будущем году - так после. Барин-то, кажется, в Петербург на службу поступать желает, … а может быть, и за границу уедем.

Вы меня забудете, Виктор Александрыч, - печально промолвила Акулина.

Нет, отчего ж? Я тебя не забуду; только ты будь умна, не дурачься, слушайся отца… А я тебя не забуду - не-ет. (И он спокойно потянулся и опять зевнул).

Не забывайте меня, Виктор Александрыч, - продолжала она умоляющим голосом. - Уж, кажется, я на что вас любила, все, кажется, для вас… Вы говорите, отца мне слушаться, Виктор Александрыч… Да как же мне отца-то слушаться…

А что? (Он произнес это, лежа на спине и подложив руки под голову).

Да как же, Виктор Александрыч, вы сами знаете…

Ты, Акулина, девка неглупая, - заговорил он, наконец: - и потому вздору не говори… Я твоего же добра желаю… Конечно, ты не глупа, не совсем мужичка, так сказать; и твоя мать тоже не всегда мужичкой была. Все же ты без образованья, - стало быть, должна слушаться, когда тебе говорят.

Да страшно, Виктор Александрыч.

И-и, какой вздор, моя любезная: в чем нашла страх! Что это у тебя, - прибавил он, подвинувшись к ней: - цветы?

Цветы, - уныло отвечала Акулина. - Это я полевой рябинки нарвала, - продолжала она, несколько оживившись: - это для телят хорошо. А это вот череда - против золотухи. Вот поглядите-ка какой чудесный цветик; такого чудного цветика я ещё отродясь не видала… А вот это я для вас, - прибавила она, доставая из-под желтой рябинки небольшой пучок голубеньких васильков, перевязанных тоненькой травкой: - хотите? Виктор лениво протянул руку, взял, небрежно понюхал цветы и начал вертеть в пальцах, с задумчивой важностью посматривая вверх. Акулина глядела на него… В её грустном взоре было столько нежной преданности, благоговейной покорности, любви. Она и боялась-то его, и не смела плакать, и прощалась с ним, и любовалась им в последний раз; а он лежал, развалясь, как султан, и с великодушным терпеньем и снисходительностью сносил её обожанье… Акулина была так хороша в это мгновенье: вся душа её доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась и ластилась к нему, а он… он уронил васильки на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стеклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать его в глаз; но, как он ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже носом, - стеклышко все вываливалось и падало ему в руку.

Что это? - спросила, наконец, изумленная Акулина.

Лорнет, - отвечал он с важностью.

Для чего?

А чтоб лучше видеть.

Покажьте-ка.

Виктор поморщился, но дал ей стеклышко.

Не разбей, смотри.

Небось, не разобью. (Она робко поднесла его к глазу). Я ничего не вижу, - невинно проговорила она.

Да ты глаз-то, глаз-то зажмурь, - возразил он голосом недовольного наставника. (Она зажмурила глаз, перед которым держала стеклышко). - Да не тот, не тот, глупая! Другой! - воскликнул Виктор и, не давши ей исправить свою ошибку, отнял у ней лорнет.

Акулина покраснела, чуть-чуть засмеялась и отвернулась.

Видно нам не годится, - промолвила она.

Бедняжка помолчала и глубоко вздохнула.

Ах, Виктор Александрыч, как это будет нам быть без вас! - сказала она вдруг.

Виктор вытер лорнет полой и положил его обратно в карман.

Да, да, - заговорил он, наконец: - тебе сначала будет тяжело, точно. (Он снисходительно потрепал её по плечу; она тихонько достала с своего плеча его руку и робко её поцеловала). Ну, да, да, ты точно девка добрая, - продолжал он самодовольно улыбнувшись: - но что же делать? Ты сама посуди! Нам с барином нельзя же здесь остаться; теперь скоро зима, а в деревне зимой, - ты сама знаешь, - просто скверность. То ли дело в Петербурге! Там просто такие чудеса, каких ты, глупая, и во сне себе представить не можешь. Дома какие, улицы, а обчество, образованье - просто удивленье!.. (Акулина слушала его с пожирающим вниманьем, слегка раскрыв губы, как ребенок). Впрочем, - прибавил он, заворочавшись на земле: - к чему я тебе это все говорю? Ведь ты этого понять не можешь».

В душе крепостного крестьянина, «мужика», при всей его примитивности, дикости была подчас христианская незлобивость, смиренная простота. Лакей же, хотя бы чуточку соприкоснувшийся с барской роскошью, привилегиями, забавами, но в отличие от богатого барина всего этого лишенный; и вдобавок никогда не учившийся, ну хотя бы как его барин: «чему-нибудь и как-нибудь»; такой лакей зачастую развращался. Темный парень, повидав «обчество» и разные «чудеса», Петербургские или ещё и заморские, глядит свысока на прежних «братьев по классу» и ради собственной забавы никого не пощадит.

Но вернемся к Акулине и камердинеру.

« - Отчего же, Виктор Александрович? Я поняла; я все поняла.

Вишь, какая!

Акулина потупилась.

Прежде вы со мной не так говаривали, Виктор Александрыч, - проговорила она, не поднимая глаз.

Прежде?.. прежде! Вишь, ты!.. Прежде! - заметил он, как бы негодуя.

Они оба помолчали.

Однако мне пора идти, - проговорил Виктор и уже оперся было на локоть…

Чего ждать? Ведь уж я простился с тобой.

Подождите, - повторила Акулина… Её губы подергивало, бледные её щеки слабо заалелись…

Виктор Александрыч, - заговорила она, наконец, прерывающимся голосом: - вам грешно… вам грешно, Виктор Александрыч…

Что такое грешно? - спросил он, нахмурив брови…

Грешно, Виктор Александрыч. Хоть бы доброе словечко мне сказали на прощанье; хоть бы словечко мне сказали, горемычной сиротинушке…

Да что я тебе скажу?

Я не знаю; вы это лучше знаете, Виктор Александрыч. Вот вы едете, и хоть бы словечко… Чем я заслужила?

Какая ты странная! Что ж я могу!

Хоть бы словечко.

Ну, зарядила одно и то же, - промолвил он с досадой и встал.

Не сердитесь, Виктор Александрыч, - поспешно прибавила она, едва сдерживая слезы.

Я не сержусь, а только ты глупа… Чего ты хочешь? Ведь я на тебе жениться не могу? Ведь не могу? Ну, так чего же ты хочешь? Чего?..

Я ничего… ничего не хочу, - отвечала она, заикаясь и едва осмеливаясь простирать к нему трепещущие руки: - а так хоть бы словечко на прощанье…

И слезы полились у нее ручьем.

Ну, так и есть, пошла плакать, - хладнокровно промолвил Виктор, надвигая сзади картуз на глаза.

Я ничего не хочу, - продолжала она, всхлипывая и закрыв лицо обеими руками: - но каково же мне теперь в семье, каково же мне? И что же со мной будет, что станется со мной, горемычной? За немилого выдадут сиротиночку… Бедная моя головушка!

А он хоть бы словечко, хоть бы одно… Дескать, Акулина, дескать я…

Внезапные, надрывающие грудь рыданья не дали ей докончить речи - она повалилась лицом на траву и горько, горько заплакала… Все её тело судорожно волновалось… Долго сдержанное горе хлынуло, наконец, потоком. Виктор постоял над ней, постоял, пожал плечами, повернулся и ушел большими шагами.

Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились - она упала на колени»…

Я постоял, поднял пучок васильков и вышел из рощи, в поле».

Всего лишена. Кроме юности, милой нетронутой прелести. Да и это принесла в жертву случайному проходимцу. А он тоже, в сущности, всего лишен, ещё и нравственно искалечен. Попугай, доверчиво глазеющий на «обчество», «образованье» и прочее.

А для нее он не только первая любовь, но, быть может, и олицетворение неведомых, далеких «чудес», «каких ты, глупая и во сне себе представить не можешь»; он - из мечты, прекрасной и недоступной.

Это не просто о неразделенной любви, это ещё и о социальной придавленности.

«До вечера оставалось не более получаса, а заря едва-едва зажигалась. Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья;… сквозь невеселую, хотя свежую улыбку увядающей природы, казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы».

Написанная в начале XIX столетия, а именно в 1821 году, комедия Александра Сергеевича Грибоедова “Горе от ума” впитала в себя все особенности литературного процесса того времени. Интересно проанализировать формальные и содержательные особенности комедии с точки зрения художественного метода. Литература, как и все общественные явления, подвержена конкретно-историческому развитию, поэтому на рубеже веков складывается ситуация параллельного существования трех методов: классицизма, романтизма и критического реализма. Комедия А. С. Грибоедова была своеобразным опытом соединения всех этих методов, о

Психологизм романа "Дворянское гнездо" огромен и очень своеобразен. Тургенев не развертывает психологического анализа переживаний своих героев, как это делают его современники Достоевский и Л. Толстой. Он ограничивается самым необходимым, сосредоточивая внимание читателя не на самом процессе переживаний, а на его внутренне же подготовленных результатах: нам ясно, как постепенно возникает в Лизе любовь к Лаврецкому. Тургенев заботливо отмечает отдельные этапы этого процесса в их внешнем проявлении, но о том, что делалось в душе Лизы, мы только догадываемся. Не углубляясь в диалектику души с

Неслыханным был успех комедии. Блестящую и глубокую характеристику «Горе от ума» дал Пушкин. По мнению поэта, цель комедии – «характеры и резкая картина нравов». Комедия, по словам Белинского, явилась «страстным протестом против гнусной действительности, против чиновников-взяточников, против светского общества, невежества, добровольного холопства…» Грибоедов дал своей комедии целую галерею живых и ярких образов дворянского общества, представителей «века минувшего». Это Фамусов – богатый барин помещик и крупный чиновник. Он известный человек в кругу московского барства. Фамусов – убежденный к

1. Жанр сказа. 2. Легенда тульского оружейника. 3. Левша и русский народ. В левше я имел мысль вывести не одного человека... там, где стоит «левша», надо читать «русский народ». Н. С. Лесков Как определяет толковый словарь, сказ - это двухголосое повествование, стилизованное под устный монолог рассказчика, жанр устной прозы не сказочного характера. Это не рассказ действующего лица. Повествователь или рассказчик ориентируется на слушателя и ведет рассказ от себя, со своими интонациями. Обычно рассказчик использует в своей речи средства, которые делают текст похожим на произведения устного нар

Трагизм Демона, раскрытый в последних редакциях лермонтовской поэмы, явился и продолжением использования опыта Пушкина в его объяснении судьбы романтического героя, и корректировкой образа «мятежного демона». Поэма была последним словом Лермонтова о демоне и демонизме. Опираясь на Пушкина и уточняя его воззрения, наследник Пушкина исполнял то, что не успел сделать погибший поэт. Сказанное подтверждается использованием Лермонтовым в окончательной редакции «Демона» пушкинского решения темы Мефистофеля и Фауста. Известно, что Мефистофель с его отрицанием ценностей человеческого бытия присутствов

Березовая роща. Середина сентября. «С самого утра перепадал легкий дождик, сменяемый по временам теплым солнечным сияньем; была непостоянная погода. Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая…».

Охотник безмятежно уснул, «угнездившись» под деревцем, «у которого сучья начинались низко над землей» и могли защитить от дождя, а когда проснулся, увидел шагах в двадцати от себя молодую крестьянскую девушку. Она сидела, «задумчиво потупив голову и уронив обе руки на колени». На ней была клетчатая юбка и «чистая белая рубаха, застегнутая у горла и кистей». Узкая алая повязка, надвинутая почти на самый лоб, «густые белокурые волосы прекрасного пепельного цвета»… «Вся её головка была очень мила; даже немного толстый и круглый нос её не портил. Мне особенно нравилось выражение её лица: так оно было просто и кротко, так грустно и так полно детского недоумения перед собственной грустью».

Она кого-то ждала; встрепенулась, когда что-то хрустнуло в лесу, несколько мгновений прислушивалась, вздохнула. «Веки её покраснели, горько шевельнулись губы, и новая слеза прокатилась из-под густых ресниц, останавливаясь и лучисто сверкая на щеке».

Она долго ждала. Снова что-то зашумело и она встрепенулась. Послышались «решительные, проворные шаги». Ну вот, сейчас он придет, её кумир. Горы книг, тысячи песен об этом… И в 20-м веке та же беда:

«Зачем вы, девочки красивых любите,

Одни страдания от той любви!»

«Она вгляделась, вспыхнула вдруг, радостно и счастливо улыбнулась, хотела было встать и тотчас опять поникла вся, побледнела, смутилась и только тогда подняла трепещущий, почти молящий взгляд на пришедшего человека, когда тот остановился рядом с ней…

Это был, по всем признакам, избалованный камердинер молодого, богатого барина. Его одежда изобличала притязанье на вкус и щегольскую небрежность». «Коротенькое пальто бронзового цвета, вероятно с барского плеча», «розовый галстучек», «бархатный черный картуз с золотым галуном, надвинутый на самые брови. Лицо «свежее» и «нахальное». «Он, видимо, стремился придать своим грубоватым чертам выраженье презрительное и скучающее», щурил глазки и «ломался нестерпимо».

« - А что, - спросил он, присев рядом, но равнодушно глядя куда-то в сторону и зевая, - давно ты здесь?

Давно-с, Виктор Александрыч, - проговорила она, наконец едва слышным голосом.

А!.. я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул). Дела пропасть: за всем не усмотришь, а тот ещё бранится. Мы завтра едем…

Завтра? - произнесла девушка и устремила на него испуганный взор.

Завтра… Ну, ну, ну, пожалуйста, - подхватил он поспешно и с досадой, пожалуйста, Акулина, не плачь. Ты знаешь, я этого терпеть не могу…

Ну, не буду, не буду, - торопливо произнесла Акулина, с усилием глотая слезы».

(Его не волновало, предстоит ли им ещё увидеться).

« - Увидимся, увидимся. Не в будущем году - так после.